— Ночью я протяну к облакам жесткокожую руку
И достану луны двухконечный отточенный крюк,
К одному острию привяжу рукоятку — бамбук
И узлы затяну липко-телой шершавой гадюкой.
С самодельною кирко-мотыгой в руке вздуто-жилой
Рано утром взбегу на бугор вороненой горы,
От лохматого солнца кусок отобью неостылый,
Сброшу вниз, на поверхность земли, под откосы, бугры.
И отбитый от солнца кусок, разгоревшийся камень
Все постройки разрушит, раздавит животных-людей,
На земле лишь останутся горы из черствых камней,
Океан и один человек, как при первом Адаме...
— В разнолиственных рощах, в садах свеже-цветных плодовых,
Где бродили в тени первобытных животных стада,
Под плодами ходил, слушал тихие свисты и ревы
Человек первосозданный, — голый, упругий, Адам,
И единый Адам синеглазый большой беззаботный
Ни забав, ни работ не нашел для себя одного;
Бог узнал, рассердился и самку создал для него,
И Адам наплодил сыновей, подражая животным... —
Я один буду жить над отбитым от солнца осколком,
Но не буду Адамом скучающим в райском саду, —
Со своей самодельной изогнутой кирко-иголкой
Я работу себе на земле закоптелой найду. —
Мне не надо готовых садов с кружевными ветвями,
Сам свой собственный сад для себя я сумею создать,
Не слезая с горы, обхвачу я кирки рукоять,
Сам один отпихну раскрасневшийся солнечный камень;
И очищу я быстро поверхность земли от развалин
И в живой океан побросаю обломки и пыль;
Птицы те, что высоко весь день над горами летали,
Будут ночью слетаться ко мне на горящий фитиль;
Разровняю я землю и, если работать устану,
Положу у подошвы горы запылившийся крюк
И руками поймаю за головы птиц-великанов,
Птичьи шеи сверну, накормлю терпеливых гадюк;
А пахучее желтое мокрое мягкое мясо
Для себя отделю от приплюснутых перьев, костей.
Жадно съем и пещеру найду посвежей, потемней,
Захочу — отдохну, не узнав от которого часа... —
Голубые обои сереют в натопленной спальне,
Весь завален подушками шелковый длинный диван,
Много круглых портретов висит, засыхает тюльпан,
Трехаршинное зеркало светит, журчит умывальник;
Как всегда, наверху опрокинута дымная яма,
В самых верхних квадратах двойного цветного окна,
Ниже — трубы торчат над неровными крышами прямо,
Между крышами в яме за дымом трясется луна... —
— Как же я дотянусь до луны и до солнца руками? —
Ведь и я — человек, как и все, трехаршинный худой,
У меня есть и спальня… О, нет, все ж я очень большой, —
У меня есть тетради и книги с моими стихами! —
Homo homini lupus est, — я же должен быть тигром,
Если волк для меня каждый стриженый зверь-человек;
Но противны мне долгие дикозвериные игры, —
Не могу я давить каждый день по одной голове...
Что стучит за окном?.. — а, опять за ограду собора
Пулеметы, двуколки везут, тащат пушку-трубу...
— Что ж, спасибо, спасибо, — скорей открывайте пальбу... —
На углу собираются люди в папахах и шпорах...
— Началось, началось, — завели броневик-пулемет,
И бегут, и орут, и ладонями кровь зажимают!.. —
Дзинь! — прорвалось стекло... — Рая!.. пуля попала… убьет...
Рая, милая Рая, проснись... не пугайся... стреляют!..
1922
