Зеркало держит Эрот перед ней, и в стекле его хрупком
Вечное золото кос, вечное небо очей.
А на ковре, у колен, у разымчивых этих и сильных,
В руки лицо уронив, скорбная дева сидит.
'Горе мне! Горе мне! Где, где ночей моих гордая хладность?'
- Что с ней? - подруги вокруг шепчут, лукаво смеясь. -
'Только и было, что раз - это под вечер было, у храма -
Мимо идя, на меня ветреник этот взглянул.
Только и было всего... Да еще в состязании лирном...
Слышу, - подруги ко мне: 'Твой, Мнаседика, черед'.
Вышла, и к струнам едва я певучей рукой прикоснулась,
Как раскалились они: он в этот миг подходил.
Глаз не спуская с меня, затемняемых мраком желанья,
Розу поднес он зачем смуглую к самым губам?
Как я запела? О чем? О, соперница - роза! О, губы!
Сафо нахмурила бровь. Что мне до гнева ее!
О, как, должно быть, жесток этот рот и горячий и влажный...
Разум во мне помути! Дай мне его позабыть!
Жжет меня ложе в ночи. Лишь глаза я закрою, я вижу
Губы и розу, и вновь розу и губы его...
Что же мне делать, скажи, чтобы их, неотвязных, не видеть?'

- Мудрая словом одним ей отвечает: 'Целуй'.

1922