Ребенок был убит, - две пули - и в висок!
Мы в комнату внесли малютки тело:
Весь череп раскроен, рука закостенела,
И в ней - бедняжка! - он держал волчок.
Раздели мы с унынием немым
Труп окровавленный, и бабушка-старуха
Седая наклонилася над ним
И прошептала медленно и глухо:
'Как побледнел он... Посветите мне...
О боже! волоса в крови склеились'.
Ночь, будто гроб, темнела... В тишине
К нам выстрелы порою доносились:
Там убивали, как убили тут...
Ребенка простынею белой
Она окутала, и труп окоченелый
У печки стала греть. Напрасный труд!
Обвеян смерти роковым дыханьем,
Лежал малютка, холоден как лед,
Ручонки опустив, открывши рот,
Бесчувственный к ее лобзаньям...
'Вот посмотрите, люди добрые, - она
Заговорила вдруг, прервав рыданья, -
Они его убили... У окна
Он здесь играл... и в бедное созданье,
В ребенка малого - ему еще восьмой
Годочек был - они стреляют... Что же
Он сделал им, малютка бедный мой...
Как был он тих и кроток, о мой боже...
С охотою ходил он в школу... да,
И все учителя его хвалили,
Он письма для меня писал всегда, -
И вот, разбойники, они его убили!
Скажите мне: не всё ль равно
Для господина Бонапарта было
Убить меня? Я смерти жду давно...
Но он... дитя...'
Рыданьем задушило
Старухе грудь, и не могла она
Сказать ни слова долго... Мы стояли
Вокруг несчастной, полные печали,
И сердце надрывалось в нас... 'Одна,
Одна останусь я теперь... Что будет
Со мною, старой? Пусть господь рассудит
Меня с убийцами! За что они в наш дом
Пустили выстрелы? Ведь не кричал малютка:
'Да здравствует республика!' Лицом
Она склонилась к телу... Было жутко
Старухи горьким жалобам внимать
Над трупом отрока окровавленным...
Несчастная! Могла ль она понять...
1856
