Я долго бродила по галерее.
И краски играли, как легкие пальцы,
звучали и звали:
– Скорее! Скорее! –
И жаркой палитрой вокруг рассыпались.
Я долго бродила и долго искала…
Задумалась вместе с Христом в пустыне.
Пока не заметила,
как в серых скалах
зябкое утро розово стынет.
Тогда потянуло в бездумность,
в прозрачность,
где так умело
жизнь без пощады
в южные краски, в лазурность прячет
постигший Войну и Восток
Верещагин.
На суриковскую Москву засмотрелась…
Призывно звенели прозрачные слезы,
в светлевшее небо взлетала смелость
крылатым двуперстием грозной Морозовой.
А утро было такое синее,
сквозь снежную мглу золотилось крестами,
словно сама
на рассвете
Россия
вышла и двигалась вслед за санями.
Направо сурово белели рубахи,
тлели у смертников тонкие свечки,
собор Василия Блаженного, плаха…
И в лицах все тот же,
тот же извечный
огонь.
1946
