У ворот (был он человеком настоящим,
большего чего ему желать?)
светлейших Дадиани
он не унижался никогда.
Горы его родиною были,
вольницею были, всем святым,
и гнездом орлиным белый домик
высился на четырех камнях.
Было у него ружье с каймою,
с белою каймою по стволу,
глаз был зоркий, голос был певучий,
сердце было жаркое в груди.
Не хотел он быть светлейшим князем,
не желал он быть ничьим рабом,
к людям доброты в нем было столько,
что хватило б на десять веков.
Хлебом с неимущими делился.
Ну, а те, кто слабых обижал,
долго и со страхом вспоминали
деда моего литой кулак.
Был он ростом невысок, да ладен,
скор, как птица, крепок, как скала,
вьюги сами перед ним сгибались,
время застывало в стороне.
Брал он в руки свой пастуший посох,
брал чонгури, брал свое ружье,
уводил он голубое стадо
в голубые горы по утрам.
Он смеялся - горы грохотали,
пел - и подпевало все кругом,
и чонгури ласковые струны
у него под пальцами текли.
...Век его прошел. Давно то было.
Но и нынче в утренней заре
он идет, в руке - пастуший посох
и ружье с каймою по стволу.
1972
