Я вдруг сегодня вспомнил Сан-Франциско, 
Банкет на двадцать первом этаже 
И сунутую в руки мне записку, 
Чтоб я с соседом был настороже. 
Сосед - владелец здешних трех газет -  
Был тигр, залезший телом в полосатый 
Костюм из грубой шерсти рыжеватой, 
Но то и дело из него на свет 
Вдруг вылезавший вычищенной пастой 
Тигриною улыбкою зубастой 
И толстой лапой в золотой шерсти, 
Подпиленной на всех когтях пяти. 
Наш разговор с ним, очень длинный, трезвый, 
Со стороны, наверно, был похож 
На запечатанную пачку лезвий, 
Где до поры завернут каждый нож. 
В том, как весь вечер выдержал он стойко 
Со мной на этих вежливых ножах, 
Была не столько трезвость, сколько стойка 
Перед прыжком в газетных камышах; 
Недаром он приполз на мягких лапах 
На красный цвет и незнакомый запах! 
И сколькими б кошачьими кругами 
Беседа всех углов ни обошла, 
Мы молча встали с ним из-за стола 
Тем, кем и сели за него, - врагами. 
........................................... 
И все-таки я вспомнил через год 
Ничем не любопытный этот вечер, -  
Не потому ли, что до нашей встречи 
Я видел лишь последний поворот 
Тигриных судеб на людских судах, 
Где, полиняв и проиграв все игры, 
Шли за решетку пойманные тигры, 
Раздавливая ампулы в зубах! 
А он был новый, наглый, молодой. 
Наверно, и они такими были, 
Когда рейхстаг зажгли своей рукой 
И в Лейпциге Димитрова судили. 
Горит, горит в Америке рейхстаг, 
И мой сосед в нем факельщик с другими, 
И чем пожар сильней, тем на устах 
Все чаще, чаще слышно его имя. 
Когда, не пощадив ни одного, 
Народов суд их позовет к ответу, 
Я там, узнав его при встрече этой, 
Скажу: я помню молодость его! 
1948