В этом старом бараке над речкой
собралось нас невидимо лиц.
Где-то лодка со старою свечкой
все чихает и катится вниз.
Скудным ужином мы поделились,
крепким куревом всех обнесли.
И с гармошкой германскою вылез,
мужичок, как барсук из земли.
Могут нож и топор раскровянить,
но никак не достать им души.
Только песня ее раскрывает,
обязательно – в русской глуши.
Только песня об горе-несчастье
всех равняет, как смерть или бред.
Только песне дано достучаться
в душу, даже когда ее нет.
Эта песня опять про бродягу,
словно Русь – кочевая страна.
Про казенную нашу бумагу,
про беднягу, что плачет спьяна.
Про пожары за старым кордоном...
Все уснули, скуля и ворча.
Но все шастают в дыме зеленом
тени Разина и Пугача...
Новый день вдруг наступит сурово.
Взвоют пилы, как волки в грозу.
Распоемся ль когда-нибудь снова?.
Мат во рту и жестокость в глазу.
Шевельнулась с плотами моторка.
Но мелодия – ах, погоди! –
как забытая милой иголка
где-то в маечке, возле груди...
2000
