Широка, необозрима, 
 Чудной радости полна, 
 Из ворот Ерусалима
 Шла народная волна.
 Галилейская дорога
 Оглашалась торжеством: 
 "Ты идешь во имя бога, 
 Ты идешь в свой царский дом.
 Честь тебе, наш царь смиренный, 
 Честь тебе, Давыдов сын!"
 Так, внезапно вдохновенный, 
 Пел народ; но там один, 
 Недвижим в толпе подвижной, 
 Школ воспитанник седой, 
 Гордый мудростию книжной, 
 Говорил с насмешкой злой: 
 "Это ль царь ваш? слабый, бледный, 
 Рыбаками окружен?
 Для чего он в ризе бедной?
 И зачем не мчится он, 
 Силу божью обличая, 
 Весь одеян черной мглой, 
 Пламенея и сверкая, 
 Над трепещущей землёй?"
 И века пошли чредою, 
 И Давыдов сын с тех пор, 
 Тайно правя их судьбою, 
 Усмиряя буйный спор, 
 Налагая на волненье
 Цепь любовной тишины, 
 Мир живет, как дуновенье
 Наступающей весны.
 И в трудах борьбы великой
 Им согретые сердца
 Узнают шаги владыки, 
 Слышат сладкий зов отца.
 Но в своем неверьи твердый, 
 Неисцельно ослеплен, 
 Все, как прежде, книжник гордый
 Говорит: "Да где же он?
 И зачем в борьбе смятенной
 Исторического дня
 Он проходит так смиренно, 
 Так незримо для меня, 
 А нейдет как буря злая, 
 Весь одеян черной мглой, 
 Пламенея и сверкая
 Над трепещущей землей?"
 
 (1858)