Казалось, 'Радищева' странно встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой,
Все громче катился обвалом печали,
С народом, с повозками, берег крутой.
Но даже слепая, глухая могла бы
Душа заприметить, поймать наугад:
Толпясь с сарафанами, камские бабы
Тут правили проводов тяжкий обряд.
То плакали, сбросив объятий нескладность,
То плакали в мокрых объятьях опять,
Что скорбной войны беспощадная жадность
Мужей их навеки собралась отнять.
Как будто палимы желаньем горячим,
Чтоб им посочувствовал к пристани путь,
Протяжным, прощальным, рыдающим плачем
Старались и берег в их горе втянуть.
И берег - высокий, красный, в суглинке -
Взирал, как толпа сарафанная вся
Бросалась к мужьям и назад, по старинке
Рвала себе волосы, в даль голося.
Все ширился пропастью ров расставанья,
И, пролитых слез не стирая с лица,
На палубу острое буйство страданья
Врывалось, стучась пассажирам в сердца.
И в каждом взрывалась страшная жалость,
Но как ее ни были взрывы страшны,
Она виновато, беспомощно жалась
К сознанию твердого долга страны.
Хоть каждая к сердцу была ей кровинка,
Страна приказала: - Все муки узнай,
Жизни лишись,
Но нет, и суглинка,
Вот эту немудрость,
Врагу не отдай!
1941
