На работу водили в широкую степь
заключенных колонны на раннем рассвете.
Там несчастную маму встречали мы, дети,
приносили ей кашу, картошку и хлеб.
Мать стирала в тюрьме заключенным белье,
работящей была и внимательной к людям.
Вся тюрьма нашу маму выхаживать будет
после страшного тифа, жалея ее.
Столько женщин в той камере было — вповалку.
Чтоб одной повернуться, ворочались все.
И параша стояла… Тот смрад и клоаку
ни представить сейчас, ни пригрезить во сне.
А направо повыше под крышей — окно
здешней камеры смертников. Жены стояли
под стеной день за днем, снизу видя одно:
косо сбитые доски, как веко печали.
А у мамы окно было в левом углу —
наше с братом, одно из бесчисленных множеств.
Мать ждала и лицо прижимала к стеклу,
беспокоясь за нас, за детей, и тревожась.
Становилась я в очередь на передачу
и стояла, как многие в черный тот год…
Открывалось оконце железных ворот…
Отдавали подавленно, молча, не плача.
1954
