Всё уже круг. Живу я посредине. 
Утроба, как урочище, урчит. 
Уже хожу я в жиденькой редине, 
а шуба дыбом всё еще торчит. 
И в пасти доля чертова горчит. 
Всё уже круг. Блюю на славу желчью, 
мотаю на кулак себе кишки. 
Я чувствую годов облаву волчью, 
и дразнятся багровые флажки. 
Всё уже круг. Он тесен, как силок, 
и всё равно меня осилит. 
(Последний зуб точу об оселок, 
за горло схвачен и пробит навылет.) 
На 'вы' ли тут пойдешь? Или на 'ты'? 
Ее встречая – Боже мой! – всё ту же. 
И от бесстыжей человечьей стужи 
в глазах такая уйма темноты! 
А круг всё туже, туже, туже! 
Всё уже круг. Он тесен, как закон, 
и ни о ком знакомом не радеет. 
Звериным пустяком я взят в загон. 
Надежда, как одежда, всё редеет. 
Всё уже круг (мой ненасытный друг), 
и к ужасу, пожалуй, он приучит, 
пока на сотнях престарелых рук 
веревку сучка-парка сучит. 
Сучи иль не сучи, хоть вейся, хоть не вейся, 
а быть концу. Гляди во все очки! 
Живи, живи (и по ветру развейся!). 
А красные флажки всё кажут язычки! 
Пошли боры, бурьяны и яруги 
навыворот. (Не вырваться лисе!) 
Но как велик бирюк, когда в огромном круге 
вращаюсь я, как белка в колесе! 
И для чего, зачем-то что-то для 
и ласково меня мантуля, 
воркует время, как слепая гуля, 
когда само – лишь тлен и мировая тля? 
Всё уже круг, как верная петля, 
и в сердце входит медленная пуля. 
1971 
