Дороги непогодою размыты,
и сапоги раскисли от воды.
Труды командировочного быта —
какие это тяжкие труды!
Мы отправляем письма нашим милым,
но даже письма пахнут октябрем,
и авторучек синие чернила
как будто перемешаны с дождем.
Мы пишем так: «Раздуй огонь пожарче,
чтоб в эту комнату как в Африку войти:
веселый краснобокий самоварчик
из старого чулана прихвати,
а то ведь может хворь скрутить любая...
Как хочется тепла и тишины...»
Но милые читают, улыбаясь,
Им эти беды попросту смешны.
И писем тех не прячут по шкатулкам.
Им, верно, вспоминается тогда,
как шла по затемненным переулкам
другая, настоящая беда;
как где-то за сожженными лесами 
давно домов растаяло тепло, 
Лишь расстоянье, словно наказанье, 
за спинами солдатскими текло,
и смерть была близка, и небо — хмуро, 
но мы писали письма на восток, 
похлеще, чем военная цензура, 
вымарывая грусть свою из строк. 
Писали так: «У нас совсем спокойно. 
Окоп — уютен. Выстрелы — редки...» 
И уносили в сумках почтальоны 
пропахшие любовью уголки. 
Когда же, уцелевшие в дороге, 
прошедшие по разным адресам, 
вдруг подступали ласковые строки 
к усталым и заплаканным глазам 
и проступали стершиеся даты, 
не укрывая смысла своего, 
тогда никто не смел корить солдата 
за выдумку нелегкую его.

1956