Дороги непогодою размыты,
и сапоги раскисли от воды.
Труды командировочного быта —
какие это тяжкие труды!
Мы отправляем письма нашим милым,
но даже письма пахнут октябрем,
и авторучек синие чернила
как будто перемешаны с дождем.
Мы пишем так: «Раздуй огонь пожарче,
чтоб в эту комнату как в Африку войти:
веселый краснобокий самоварчик
из старого чулана прихвати,
а то ведь может хворь скрутить любая...
Как хочется тепла и тишины...»
Но милые читают, улыбаясь,
Им эти беды попросту смешны.
И писем тех не прячут по шкатулкам.
Им, верно, вспоминается тогда,
как шла по затемненным переулкам
другая, настоящая беда;
как где-то за сожженными лесами
давно домов растаяло тепло,
Лишь расстоянье, словно наказанье,
за спинами солдатскими текло,
и смерть была близка, и небо — хмуро,
но мы писали письма на восток,
похлеще, чем военная цензура,
вымарывая грусть свою из строк.
Писали так: «У нас совсем спокойно.
Окоп — уютен. Выстрелы — редки...»
И уносили в сумках почтальоны
пропахшие любовью уголки.
Когда же, уцелевшие в дороге,
прошедшие по разным адресам,
вдруг подступали ласковые строки
к усталым и заплаканным глазам
и проступали стершиеся даты,
не укрывая смысла своего,
тогда никто не смел корить солдата
за выдумку нелегкую его.
1956
