Юрию Верховскому
Скребётся мышь, а может быть, и крыса.
За окнами зениток слышен храп...
Свободен я или я чей-то раб?..
А там, в Крыму, под шелест кипариса,
Девятый, может быть, вскипает вал...
Я надоел себе, я от себя устал,
И вот от этого, наверно, и не спится...
От этого так скупо и темно
И свет дневной идёт ко мне в окно,
И ночи так томительны и нудны,
И все движенья стали как-то трудны...
И разучился я смеяться, веселиться
И вот от этого и хочется, ей-ей,
Уйти с земли как можно поскорей...
Самоубийство? Нет! Его я не приемлю.
Я буду жить, вперяя взгляд свой в землю,
Дышать, покуда дышится, а там...
Последний долг стихам своим отдам.
Всё перечту, исправлю, покалечу
И замолчу... а замолчав, отвечу
За все свои великие грехи...
Уже светает?.. Пели петухи?..
Но я не Пётр, не отрекусь, хоть 20,
Хоть 30 раз мой «петел возгласит»,
Нет, я не Пётр, меня зовут Арсений;
За призрачной могу я гнаться тенью,
Порою многое мне может показаться,
Но, главное, но ядрышко — гранит.
В нём неизменен я, я это твёрдо знаю
И потому спокойно ожидаю
(Так и условимся, душа, отныне)
Секунды той, когда почую finis!..
А мышь всё бодрствует... Я ненавижу мышь!
Она, проклятая, заворожила тишь...
Но это ничего, и пусть я слаб,
Но всё же я отнюдь не парий и не раб!
И пусть бессонницы мучительны и дики,
У нас в гербе над парусами — «nikh»!