Я — твоя Суламифь, мой старый царь Соломон,
Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд.
Тайны нет для тебя, но, взглянув на зелёный склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух, собирающих розовый виноград.

И раздев, — не узнал бы, — как вo’лны песка мой живот,
И давно мои ноги утратили гибкость лоз,
Грудь моя, как на древней пальме увядший плод,
А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз.
Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.

Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя?
Славен духом мужчина, а женщина — красотой.
От объятий твоих остывая и вновь горя,
Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой,
Ведь любовь появилась Песне благодаря.

Ах, какими словами ты возбуждал мой слух,
Даже волос мой сравнивал с солнечным завитком...
Для бездушной страсти сгодился бы и пастух.
Но ведь дело не в том, чтоб бурлила кровь кипятком,
А чтоб сердце взлетало, как с персиков спелый пух.

Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу,
Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте,
До тебя недоступный ни одному певцу,
Только стал ты стареть, привёл тебя к суете, —
К поклоненью заморскому золотому тельцу?

В стороне от тебя за тебя всей любовью моей
Постоянно молюсь. И сейчас в тишине ночной
Зажигаю в песчаной посудине семь свечей,
Раздираю рубаху и сыплю пепел печной
На седины: Царя укрепи, а тельца забей!

2 мая 2001