У ворот (был он человеком настоящим, 
большего чего ему желать?) 
светлейших Дадиани 
он не унижался никогда. 

Горы его родиною были, 
вольницею были, всем святым, 
и гнездом орлиным белый домик 
высился на четырех камнях. 

Было у него ружье с каймою, 
с белою каймою по стволу, 
глаз был зоркий, голос был певучий, 
сердце было жаркое в груди. 

Не хотел он быть светлейшим князем, 
не желал он быть ничьим рабом, 
к людям доброты в нем было столько, 
что хватило б на десять веков. 

Хлебом с неимущими делился. 
Ну, а те, кто слабых обижал, 
долго и со страхом вспоминали 
деда моего литой кулак.

Был он ростом невысок, да ладен, 
скор, как птица, крепок, как скала,
вьюги сами перед ним сгибались,
время застывало в стороне.

Брал он в руки свой пастуший посох, 
брал чонгури, брал свое ружье,
уводил он голубое стадо
в голубые горы по утрам.

Он смеялся - горы грохотали,
пел - и подпевало все кругом, 
и чонгури ласковые струны
у него под пальцами текли.

...Век его прошел. Давно то было.
Но и нынче в утренней заре 
он идет, в руке - пастуший посох
и ружье с каймою по стволу.

1972