Нет, не будет ни долгих гудков, ни печали. Просто, песне своей изменив, сердце скажет: «Конец. Я, видать, отстучало. Ты, товарищ, меня извини». Сердце скажет... А он не поймет, удивится; он не думал еще о таком: «Ты совсем обленилась, трусливая мышца, и тебя затянуло жирком! Мир грохочет. А тут ковыляешь с одышкой от стены и опять до стены...» Сердце скажет: «Четыре войны — это слишком, это много — четыре войны». ...Шаг пехоты крутой. Перебранка тачанок. И окоп у последней версты... Сердце скажет: «А как я, товарищ, стучало, чтобы ты невзначай не остыл! В черных ранах земли неприкрытое тело, и уводит весна под обстрел, и тебе не до сердца, но как я горело, чтобы ты, мой товарищ, горел! С топором — на леса, с автоматом — на бруствер, на затишье не выпало дня. Ты страдал, а меня разрывало от грусти, ты любил, а сжигало меня. Не по слову людей, не по буквам уставов я опять в неоплатном долгу, и не жалуюсь, просто я очень устало и уже ничего не могу». А весна, как всегда, журавлями прокличет, позовет за собою весна... Сколько ж надо сердец, даже самых отличных, чтобы всем надышаться сполна? И не вложишь в короткого века границы — что досталось пройти одному... Сердце скажет... И старый солдат удивится, Удивится себе самому. 1956