Нет, не будет ни долгих гудков, ни печали.
Просто, песне своей изменив,
сердце скажет: «Конец. Я, видать, отстучало.
Ты, товарищ, меня извини».
Сердце скажет... А он не поймет, удивится;
он не думал еще о таком:
«Ты совсем обленилась, трусливая мышца,
и тебя затянуло жирком!
Мир грохочет. А тут ковыляешь с одышкой
от стены и опять до стены...»
Сердце скажет: «Четыре войны — это слишком,
это много — четыре войны».
...Шаг пехоты крутой. Перебранка тачанок.
И окоп у последней версты...
Сердце скажет: «А как я, товарищ, стучало,
чтобы ты невзначай не остыл!
В черных ранах земли неприкрытое тело,
и уводит весна под обстрел,
и тебе не до сердца, но как я горело,
чтобы ты, мой товарищ, горел!
С топором — на леса, с автоматом — на бруствер,
на затишье не выпало дня.
Ты страдал, а меня разрывало от грусти,
ты любил, а сжигало меня.
Не по слову людей, не по буквам уставов
я опять в неоплатном долгу,
и не жалуюсь, просто я очень устало
и уже ничего не могу».
А весна, как всегда, журавлями прокличет,
позовет за собою весна...
Сколько ж надо сердец, даже самых отличных,
чтобы всем надышаться сполна?
И не вложишь в короткого века границы — 
что досталось пройти одному... 
Сердце скажет... И старый солдат удивится, 
Удивится себе самому.

1956