Итак, ему открыли западню...
Он, покоритель, славой утомленный,
мечтал: 'Здесь власть свою укореню!'
и на Москву глядел с горы Поклонной.
Окидывал ее - за частью часть,
оценивал глазами ювелира.
Москва манила, в синеве лучась...
И приказал Наполеон тотчас
войскам надеть парадные мундиры.
Страна соболья... Он недаром тут,
его десница правосудьем будет,
Он ждал бояр... Вот-вот преподнесут
ключи Москвы на азиатском блюде.
Он ждал ключей. Европы властелин,
он вспоминал заносчиво начало -
как Рим сгибался, кланялся Берлин...
И сам, величественный, как пингвин,
на шпагу оперся... Москва молчала.
'Ах, русские, не понимаю их,
сдать город не умеют...' - И плечами
пожал герой и повелел в тот миг
из пушек дать три залпа холостых.
Лишь небо вздрогнуло.
Москва молчала.
А между тем вокруг свистал тальник,
из-за кустов, из желтизны распадин
следили остро - то рожон, как клык,
то клюв косы, то глаз ружья,
то штык,
то шилья вил, охотничьих рогатин.
Но двинулся к Москве он, волчья сыть,
к чужому в куполах и башнях дому,
не думая, что станет он просить
пардону вскоре,
что начнет знобить, -
не даст Кутузов кесарю пардону.
В глубоком небе плыли журавли,
по перелескам ополченцы шли...
Смерть правила теперь его походом!
В Европе, там, сгибаясь до земли,
ключи преподносили короли,
а тут - ключи хранились у народа.
