Считался он раньше секретным,
Тот город вблизи наших мест.
При встрече с приютом запретным
Спешили машины в объезд,
Но после двадцатого съезда
Не надобно больше объезда.

Я в очередь, нужную массам,
Встаю у нещедрых даров.
Мне парень, торгующий мясом,
Кричит: 'Израилич, здоров!'
И вполоборота: 'Эй, касса,
Учти, что кончается мясо!'

Мне нравится улиц теченье -
Средь сосен глубокий разрез,
Бесовское в башнях свеченье,
Асфальт, устремившийся в лес,
И запад, огнями багримый,
И тонкие, пестрые дымы.

Люблю толстопятых мужичек
И звонкую злость в голосах,
Люблю малокровных физичек
С евфратской печалью в глазах,
Люблю офицеров запаса -
Пьянчужек рабочего класса.

Слыхал я: под тяжестью сводов,
Под зеленью этой травы -
варталы, где много заводов,
Где сколько угодно жратвы,
Где лампы сияют монистом
Механикам и программистам...

Уйдем от назойливых басен!
Поверь, что не там, под землей,
А здесь этот город прекрасен -
Не плотской красой, а иной,
Не явью, хоть зримой, но мнимой,
А жизнью покуда незримой,

Незримой, еще не созрелой,
Себе непонятной самой,
И рабской, и робкой, и смелой,
И волей моей, и тюрьмой,
И цепью моей, и запястьем,
И мраком, и смрадом, и счастьем!

1961