Воздев
печеные
картошки личек,
черней,
чем негр,
не видавший бань,
шестеро благочестивейших католичек
влезло
на борт
парохода «Эспань».
И сзади
и спереди
ровней, чем веревка.
Шали,
как с гвоздика,
с плеч висят,
а лица
обвила
белейшая гофрировка,
как в пасху
гофрируют
ножки поросят.
Пусть заполнится годами
жизни квота -
стоит
только
вспомнить это диво,
раздирает
рот
зевота
шире Мексиканского залива.
Трезвые,
чистые,
как раствор борной,
вместе,
эскадроном, садятся есть.
Пообедав, сообща
скрываются в уборной.
Одна зевнула -
зевают шесть.
Вместо известных
симметричных мест,
где у женщин выпуклость, -
у этих выем:
в одной выемке -
серебряный крест,
в другой - медали
со Львом
и с Пием.
Продрав глазенки
раньше, чем можно, -
в раю
(у_ж_о!) отоспятся лишек, -
оркестром без дирижера
шесть дорожных
вынимают евангелием.
Придешь ночью -
сидят и бормочут.
Рассвет в розы -
бормочут,
стервозны!
И днем, и ночью,
и в утра,
и в полдня
сидят и бормочут,
дуры господни.
Если ж день
чуть-чуть
помрачнеет
с виду,
сойдут в кабину,
12 галош
наденут вместе
и снова выйдут,
и снова идет
елейный скулёж.
Мне б
зык
испанский!
Я б спросил,
взъяренный: -
Ангелины,
попросту ответ
поэту дайте -
если люди вы,
то кто ж тогда
вороны?
А если вы вороны,
почему вы
не летаете?
Агитпропщики!
не лезьте вон из кожи.
Весь земной
обревизуйте шар.
Самый замечательный
безбожник
не придумает
кощунственнее шарж!
Радуйся,
распятый Иисусе,
не слезай с гвоздей
своей доски,
а вторично явишься -
сюда
не суйся -
всё равно:
повесишься с тоски!

1925